Когда меня звали Люсьен...

Рассказ

Каждый раз, проходя мимо школы на Большой Московской улице, где я училась еще до войны, и видя стайку шумных ребят, я невольно останавливаюсь. Вот и сегодня, в теплый майский день с легкими облачками на голубом небе, я вспомнила свои школьные годы.

Женя Савинов... Я была влюблена в него с первого класса. Отличник, спортсмен, Женя был по характеру холодноватым, замкнутым и необычайно самолюбивым. Однажды на лыжных соревнованиях в Кавголово одноклассница Лида по прозвищу Лыжа обогнала его на несколько секунд, и я навсегда запомнила его выражение лица, когда он стоял на финише — глаза сузились, а под скулами выступили желваки... Кроме Лыжи, с которой его связывали спортивные интересы, Женя ни с кем из ребят особенно не общался. "Парит в собственном превосходстве" — как-то сказал о нем мой одноклассник Костя, в которого, как поговаривали девочки, была влюблена Лыжа.

Костю я считала своим другом. С ним мне было интересно — он много знал, был немного поэт, немного клоун. А главное — помогал мне писать сочинения по литературе. Меня он называл не Люсей, а почему-то "Люсьен", и в старших классах это имя за мной закрепилось.

Так вот, несмотря на вечное присутствие Кости, я с трепетом ждала занятий по физкультуре, общих для наших параллельных классов, чтобы увидеть Женю. Он появлялся в спортзале, как сноп света — весь в белом, в ореоле золотистых волос, сияя яркими серыми глазами. В большую перемену мы часто играли в волейбол, я играла ради Жени, при этом играла хуже всех.

— Чего ты втерлась в мою команду с таким росточком?! — не выдержала однажды Лыжа, капитан команды. — Ты даже мяч отбить не можешь!

И тут стоящий у сетки с противоположной стороны Женя неожиданно улыбнулся и сказал:

— Зато она высоко прыгает.

— Вот и возьми ее в свою команду, — бросила Лыжа.

— И возьму, —ответил Женя.

Во мне все запело. Я перешла в Женину команду и, хотя старалась прыгать еще выше, играть лучше не стала и в конце концов под насмешки ребят покинула волейбол. И снова Женя проявил ко мне особое внимание:

— Зачем ты ушла? — спросил он как-то меня в зале, где я присутствовала уже как болельщица.

При этом он так пристально посмотрел мне в глаза, что я растерялась, не знала, что ответить, и только глупо улыбалась...

Дома во время приготовления уроков, я то и дело пыталась нарисовать Женино лицо. Несколько таких рисунков на обложке тетрадки попались на глаза моей мамы, и она, всегда очень догадливая и немного резкая, сказала мне:

— Выбрось из головы этого мальчика. Если он такой, каким ты его рисуешь, то слишком красив для тебя.

Из каких-то особых воспитательных соображений мама часто втолковывала мне, что я дурнушка — волосы мои не покоряются расческе, глаза как плошки, рот вечно полуоткрыт, и вообще, я плохо расту. Она много работала — днем печатала на машинке в издательстве, вечерами шила на заказ платья. Озабоченное лицо мамы светилось, когда приходил Костя, а когда он начинал шутить, хохмить, она смеялась.

Побыв у нас в гостях, Костя предлагал мне пойти погулять, и мы часто шли в Пушкинский садик, садились на скамейке у памятника, и Костя читал мне новую главу из своего фантастического романа. Я же слушала его вполуха, потому что в это время впервые прочитала роман Флобера и, слушая Костю, мысленно летела во Францию, в Руан вместе с Эммой Бовари к ее возлюбленному, который представлялся мне в образе Жени Савинова.

В конце апреля почки на деревьях садика источали особо душистый весенний аромат. Мы оканчивали школу. Я собиралась поступать в художественное училище, а Костя мечтал об Университете. Мне же из всех профессий больше всего нравилась профессия врача.

— Я бы пошел, как тебе нравится, в медицину, — сказал как-то Костя, чертя на земле перед скамейкой носком ботинка какую-то фигуру, — если... если ты и дальше будешь со мной...

Такое признание Костя высказал впервые. Я сделала вид, что не понимаю, о чем речь...

Прошли экзамены, приближался день выпускного вечера. Мы с мамой ходили покупать мне материю на выпускное платье и выбрали бледно-голубую ткань с мелкими разбросанными по фону фиалками. Вечером я рисовала фасоны платья, и печально думала о том, что скоро навсегда расстанусь с Женей, который если и уделил несколько знаков внимания такой дурнушке, как я, то, конечно же, из чувства жалости...

И вдруг незадолго до выпускного вечера произошло совсем невероятное событие: на перемене ко мне подошла Лыжа и подала конверт. Пробежав глазами вложенную записку, я едва удержалась на ногах. В записке содержалось приглашение к Жене: "Люсьен, если у тебя будет время и желание поздравить меня с днем рождения, я и моя семья будем рады увидеть тебя в субботу к шести часам по адресу... Женя".

В сумасшедшем, восторженном состоянии я поджидала дома маму, чтобы сообщить о приглашении. Мама отнеслась к моему восторгу сдержанно. Я стала просить ее в оставшиеся до субботы два дня сшить мне платье:

— Мама, ведь мне так это нужно! Ну прошу тебя! Пожалуйста...

В конце концов, после обеда, убрав все со стола, мама разложила голубой крепдешин с фиалками и принялась за дело. Платье было закончено днем в субботу.

Надев новый наряд, я в последний раз перед уходом посмотрела на себя в зеркало, и осталась довольна. Глаза от волнения блестели, лицо порозовело, губы улыбались. Мама же как всегда не приминула съязвить:

— К сожалению, ты далеко не принцесса, — и тут же добавила: — Но если будешь себе твердить: "Я красавица, красавица", может быть, это пойдет тебе на пользу.

Для подарка Жене она вручила мне красивый кожаный бумажник, оставшийся от отца, и дала мне немного денег, чтобы я купила цветы маме именинника. Поцеловав меня на прощание и напомнив, чтобы я не забывала повторять заклинание, мама со вздохом отпустила меня. Я видела, что, зная о моем отношении к Жене, она радуется и переживает за меня.

От Пушкинской, где я жила, до Марата десять минут хода, но я пробежала этот путь, наверное, за минут пять, успев при этом купить у Кузнечного рынка букет фиалок. Потом долго ходила по улице, чтобы дождаться шести часов, как было указано в записке.

Наконец я вошла в дом на улице Марата, который был знаменателен для меня не только тем, что в нем когда-то жил Радищев, но и тем, что это был дом Жени. Я поднялась на третий этаж и позвонила в дверь с бронзовой табличкой, на которой была выгравирована знакомая фамилия.

Открыл мне сам Женя, за его спиной стоял отец, такой же высокий и светловолосый. Я слышала, что он врач и увлекается живописью. Мы познакомились. Я подала Жене подарок. Потом я оказалась в большой петербургской квартире, комнаты которой были увешаны картинами и гравюрами Невского проспекта. В гостиной меня встретила Женина мама — величественная полная дама, которой я вручила фиалки. Меня пригласили за праздничный стол, за которым еще сидел двоюродный брат Жени.

Стол был уставлен всякими вкусностями, Женина мама то и дело предлагала мне очередное угощение, отец Жени говорил, что я похожа на "Девочку с фиалками" с картины Гикса, мне налили шампанское, и все вместе мы выпили за Женю. Сам Женя улыбался, шутил — я впервые видела его таким простым, милым и приветливым. Потом Женина мама села за рояль и заиграла что-то громкое и незнакомое. Но мне было не до ее игры — я блаженствовала, потому что рядом сидел Женя и, положив руку на спинку моего кресла, как бы обнимал меня.

После такого концерта родители Жени и его брат перешли в другую комнату, а Женя предложил мне потанцевать.

Он поставил на патефон какое-то медленное танго, и мы стали танцевать.

— Ты хорошо танцуешь, — сказал Женя.

— И ты, — с задором сказала я.

— Тебе очень идет это платье, — сказал Женя.

— Мне тоже так кажется, — ответила я и, чувствуя себя на седьмом небе, подумала: "Неужели это все происходит со мной?!.."

Мы еще потанцевали немного, и Женя вдруг заговорил:

— Люсьен... я давно тебе хотел сказать... ты мне очень нравишься... я сам не знаю почему...

— Не знаешь почему? — засмеялась я. — Неужели я такая дура и уродина?

— Не придирайся к словам... Просто... — и неожиданно Женя одной рукой притянул меня к себе, другой поднял мой подбородок и приблизил свое лицо.

От неожиданности и смущения я отпрянула назад и изо всех сил оттолкнула Женю. Паркет был свеженатертым, Женя поскользнулся и чуть не упал, задев при этом кресло, которое с грохотом рухнуло на пол.

Я стала смеяться — то ли из-за чувства неловкости за случившееся, то ли из-за чувства вины. Такой идиотский смех бывает иногда в жизни в самый неподходящий момент... И тут же я заметила, как сузились и потемнели Женины глаза, на щеках выступили пятна. Лицо его приняло то же выражение, что и тогда, на финише в Кавголово...

В этот момент в комнате появилась Женина мама.

— Что тут происходит?! — нахмурившись, спросила она, переводя взгляд с меня на Женю, который в это время поднимал кресло. — Наверное, Евгений, тебе нельзя пить много шампанского, — строго продолжала она. — Посмотри на себя — ты весь в пятнах! Тебе лучше пойти к себе...

Что-то пробормотав, Женя быстро вышел из комнаты. Женина мать выжидательно смотрела на меня.

— Я, наверное, пойду, — тихо сказала я.

— Да, идите. Вас проводить?

— Не надо, я сама...

Кто-то, я не заметила кто, открыл мне дверь, и я нога за ногу, держась за перила, спустилась по лестнице. Не помню, где и как я шла по улицам, смутно помню только, что долго сидела в Пушкинском садике.

Когда я появилась дома, мама, едва взглянув на меня, все поняла.

— Что-то произошло? — спросила она.

— Все пропало, — сказала я. — Только не спрашивай, — я заплакала. — Мама, все, пропало...

Я легла в постель, укрылась с головой. Мама принесла мне валерьянку...

И все же утром я встала с надеждой, что при встрече с Женей все разъяснится. Ведь все получилось так глупо и из-за такого пустяка не может все кончиться!.. Я с трудом дождалась понедельника, но в школе Женя ко мне не подошел. И все остальные дни я видела его только издали. Тогда я не выдержала и решила сама к нему подойти.

Во время одной из перемен я несколько раз пробегала взад-вперед мимо его класса, и наконец в толпе ребят он вышел в коридор.

— Здравствуй, Женя, — подскочила я к нему.

— Здравствуй, — сухо ответил он и уже сделал шаг, чтобы отойти от меня в сторону.

Вокруг столпились ребята и стали за нами наблюдать.

— Женя, я хочу сказать, — начала я, потом смутилась и залепетала первое, что мне пришло в голову: — Знаешь, у меня в "Спартаке" знакомая работает билетерша... она может нас... на сеанс...

— Спасибо, я не хочу ни в какое кино, — перебил Женя. — И вообще, что ты делаешь у нашего класса?!.. — он пошел от меня по коридору.

Мне казалось, что я лечу в пропасть, а кто-то сверху смеется надо мной, а кому-то меня жалко...

На следующий день я одиноко сидела в школе на подоконнике, когда ко мне подошел Костя. Только сейчас я вспомнила о нем, и подумала, что, наверняка, Лыжа сообщила ему, что я была на дне рождения у Жени. Так и оказалось:

— Ну как повеселились? — с вымученной улыбкой спросил Костя.

Сам не желая, он ударил меня по больному.

— А тебе какое дело? — ответила я и отвернулась. В окне было видно одно кривое дерево перед школой.

— Что это с тобой? Ты чего сегодня такая злая? — нне отставал Костя.

— Отвяжись от меня! — крикнула я — Слышишь?! Надоел ты мне. Понимаешь?.. Иди лучше к Лыже, она давно по тебе сохнет... А меня оставь в покое!

— Навсегда? — тихо спросил Костя.

— Да, навсегда. — повторила я, спрыгнула с подоконника и убежала в класс.

После школы я села в трамвай и поехала в парк. Было памурно, как осенью. Собирался дождь. В пустынном парке, на одном из прудов, колыхались лодки. Старик-лодочник сидел, нахохлившись, под брезентом. Желающих кататься не было. "Возьму лодку, отплыву подальше и утоплюсь", — твердо решила я.

Я купила у лодочника билет, он подозрительно поглядел на мое несчастное лицо.

— А ты грести, плавать умеешь?

— Нет, — ответила я равнодушно.

— Петька, — кликнул он мальчика лет двенадцати, который в это время стоял недалеко у берега с удочкой, — садись на весла, покатай барышню.

Петька сразу же прибежал, запрыгнул в лодку и, когда я уселся на носу, быстро заработал веслами.

Капли дождя и слезы потекли по моему лицу. Петька начал болтать о своих успехах в рыбалке, я поняла, что утопиться мне явно не удастся, и попросила отвезти меня обратно на берег.

Все последующие дни я стойко страдала — придя из школы, часами ходила из угла в угол, не обедала, не ужинала, почти не разговаривала с мамой.

— Господи, — не выдержала мама, — да когда же кончится этот твой дурацкий роман?! Смотреть на тебя — сплошное уныние!..

Унылой была не только я. Как-то на улице я увидела издали Лыжу. Она плелась к бассейну по улице Правды, казалось, что за плечами у нее не спортивная сумка, а мешок с булыжниками, ее широкие плечи согнулись, а всегда откинутая назад голова с короткой стрижкой была опущена... До меня дошли слухи, что недавно они ходили с Клстей в театр, после чего она почему-то стала мрачной...

А что касается Кости... Накануне выпускного вечера я столкнулась с ним в трамвае, когда ехала по поручению мамы за пуговицами. В трамвае было тесно, и мы оказались с Костей рядом бок о бок.

— Куда ты едешь?

— В Университет, — отвечал Костя, — Там сегодня собрание для поступающих, — он помолчал и добавил: — Конкурс большой, придется много заниматься.

— А ты, говорят. ходил с Лыжей в театр, — сказала я.

— Так получилось, — отвечал Костя. — И больше не пойду.

— Я видела, она ходит такая расстроенная...

— Мне пришлось в конце-концов ей сказать, что мне не нравятся спортсменки, особенно лыжницы.

— Почему?

— У них всегда носы красные, — как всегда пошутил Костя, потом сказал: — Ну, мне пора, — и пошел к выходу...

Потом был выпускной вечер, на котором мы, четверо, кажется, только и занимались тем, что избегали друг друга. А потом — началась война.

Я случайно, уже после войны, узнала, что Женя погиб в сорок втором под Старой Руссой. А где Лида и Костя, я не знаю.

На этом и кончился мой школьный роман — с улыбками и слезами, растаяв в прошлом, как светлое облачко в голубом весеннем небе.

Опубликовано в журнале "Костер" за май-июнь 1996 года.